В результате отключений электроэнергии киргизскими властями, пилоты стали мёрзнуть и в классе предполётной подготовки. Замерзало отопление в командно-диспетчерском пункте, размороженные трубы, лёд, вода, неквалифицированная прокладка отопления. На протяжении всей зимы 2007-2008 года участились перебои полётов в связи с тем, что в лабораториях замерзало авиационное топливо. Поэтому самолёты просто так выгоняли на взлётное поле и обратно заводили в ангар в конце рабочего дня. Получалось, что в те дни всё воздушное пространство Средней и Центральной Азии контролировалось только американскими силами базирования в Манасе. И всё это на фоне того, что буквально в трёхстах метрах от авиабазы проходит мощная ветка газоснабжения, причём нашего русского газа.

Стыдно сказать, но само взлётное поле не способно принимать большегрузные самолёты стратегической авиации, только штурмовики, да самолеты представительского класса военных комиссий и проверок. Кроме того, в нашей наспех сделанной мастерской появились ящики с дешёвой киргизской алкогольной продукцией для высших офицеров и генералов московского управления. С наступлением весны и лета тонны дешёвых овощей и фруктов, буквально перекочёвывают с рынков Бишкека и Кант, в такие своеобразные самолёты. Таким образом, авиационная база превратилась в транзитный восточный базар.

В моё время не было такого, чтобы солдатами срочной службы командовали офицеры и прапорщики – ортодоксальные киргизы, узбеки и другие представители азиатских и кавказских народов, которые и Россию то лишь по наездам, да по командировкам знают. Мне рассказывали, был такой случай, как один солдат по неосторожности уронил аккумулятор от машины, так офицер-узбек заставил его купить новый. В армии есть система наказания нарядами, но только не деньгами с солдатского пайка, что же это получается? В непотопляемой американской армии киргизы лишь смогли проникнуть в интендантские подразделения и мелкий обслуживающий персонал, и то они успели внедрить свою клановую систему по знакомству и контролю денег. Когда это дошло до американского командования авиационной базы, то абсолютно весь обслуживающий персонал был расформирован, в отличие от расхристанной российской армии, где даже указ президента совсем не указ.

Три месяца мы ждали со дня опубликования указа о четырнадцатипроцентной надбавки к зарплате бюджетным работникам воинских частей. Ясно, что существует какой-то фильтр поступления денег, или московский, или киргизский, или уральский, так как военные носят нашивки уральских ВВС и ПВО. Хотя и так понятно, что без киргизского нажима и фильтра здесь не обходится, объяснением тому служат жалобы военнослужащих и публикации в прессе, в интернете, о том, что служат вроде бы они далеко за Россией, а денежные довольствия их как в России. На этой волне не трудно проследить след высших чинов офицерства, генералов, облика дяди Лёши, у которого даже бабка родилась в Киргизии, просочившихся в Генштаб российской армии.

Естественно, что такие вояки и зад будут лизать своим киргизским хозяевам, потому как все их родственные связи в этой тёплой благодатной стране. В этой связи, конечно, можно купить любого офицера ФСБ, и как следствие этого, любой чих в Москве будет слышен в Киргизии. Отсюда прослеживается и их доктрина о совместных вооружённых силах, и меня опять никто не спрашивает, но я всё же осмелюсь: «Народ мой русский, ты хочешь взять на себя такую обузу?»

Воинский гарнизон авиабазы с его казармами и административными постройками вплотную примыкает к гражданскому посёлку. По вечерам там самое освещённое место, так как вдоль забора горят огни, да и при подъезде к воинской части горят мачты огней, от которых светло и уютно. Так вот лучшего места для сбыта любых наркотиков и не отыскать. Стоят или передвигаются группы молодых людей, таксисты, которые всё знают и понимают, в самой воинской части для солдата забыться косячком из травки стало святым обыденным делом. Даже майор Ковалёв, не раз невзначай жаловался, как одолели его наркоманы и на свои находки в казармах солдат. Да и вообще как мне показалось, армия негласно поделена на своих и чужих. Смотришь иной раз на такого вояку, а российского в нём только погоны да форма, а начинка то ли кавказского, то ли азиатского племени, кто их разберёт?

Однажды пришлось наблюдать такую картину – группа русских офицеров после полётов сошла с автобуса, и так это нестроевой, усталой походкой, в колонну по два, направилась в жилой городок. Между ними устремились два рослых киргиза, тот киргиз, что шёл впереди, почти каждого офицера своим локтём ударил в грудь или в плечо или по руке, последним шёл знакомый мне русский майор, я у него в тот день в кабинете менял лампы. От удара в грудь он даже зашатался на ногах. Я не выдержал, закричал: «Эх, майор, да застрели ты эту суку, застрели». Вместо этого блуждающий взгляд и трусливый ропот: «Ты знаешь, если я сегодня его застрелю, то завтра буду очень далеко». Мне вспомнился эпизод, тогда в газетах муссировался такой случай, когда американский военный на авиабазе Манас застрелил шофёра-гражданина Киргизии, но как мне помнится, даже русской национальности. Как потом выяснилось, не было после этого даже суда. Как рассказывали сами потом американцы, его просто после этого перевели в дальний гарнизон и всё, на том и дело закончилось.

Буквально через две недели после увиденного мной нелицеприятного для армии случая произошло событие из ряда вон выходящее. Был подстрелен офицер, помощник финансового инспектора, как я потом слышал, что за ним была организована погоня. Хорошо, что это было ночью, не так много было машин, а то бы последствия были непредсказуемыми. Офицер Зотов был с другом, как потом они рассказывали, догнав их, постовой милиционер положил их на землю, совсем потерял выдержку и начал стрелять. Пуля пробила спину Зотова, причинив ему обширные внутренние повреждения.

Эта акция понятна даже несведущему человеку, что от киргизской стороны просто был нажим на финансовые потоки из России и им это удалось. Возмущает тот факт, что целая служба ФСБ топталась, как у разбитого корыта. На постах ГАИ никогда не было хорошей рации, достаточно было у участников погони забрать мобильные телефоны и через сутки просто выйти на заказчика.

Я сейчас живу недалеко от городка Буден, который тоже отчасти является военным городом. Здесь существует военная кафедра, обучение, стрельба на полигонах, которую слышно до самых до окраин. Как-то раз я ехал на автобусе мимо этой военной части, там видимо в учебном корпусе проходили занятия, так мало того, что по периметру в радиусе ста метров от этой школы выстроен высокий забор, за ним, охраняя вход в кафедру, выстроился, наверное, целый взвод автоматчиков, в бронежилетах, в полной боевой выкладке. Я вспомнил Киргизию и мне стало неприятно за свою страну.

Поскольку, я практически превратился в отшельника, скромно довольствуясь своей заработанной платой, изредка встречаясь с родственниками, подругой, то понятно, что чувство одиночества и пустоты давно стало моим спутником жизни. У меня всё же существовало какое-то жилое пространство, и я решил пустить на проживание к себе во времянку какую-нибудь молодую семью, но уже славянской национальности.

В один из дней ко мне постучались трое, это была молодая семья, особенно я обрадовался тому, что у них был маленький мальчик. На радостях я предложил им половину огорода, свои стайки для птицы, для их хозяйства, пожалуйста, живите с миром. Я представил себе, что и мне веселее станет, всё же, какие ни есть молодые помощники, но как выяснилось, они совсем не собирались надолго у меня задерживаться, ожидая окончания процедуры оформления документов на выезд в Германию. «Ну да ладно, Бог с вами, живите». Молодой человек, уже немного поживший в Германии, решил вернуться за своей бывшей подругой, у которой уже был ребёнок. Он и поведал мне свою историю.

Сначала в Германию уехала его мать, затем он. Жили они в большом, доставшемся по наследству деду доме. Дед - участник войны, только с другой стороны, когда-то имел брата близнеца, и при вербовке их на войну в состав войск СС его брат отказался служить в этих войсках, вследствие чего был показательно расстрелян вместе с другими, прямо на глазах деда. Потом его дед, при каких-то неясных обстоятельствах просто сдался в русский плен, так видимо и выжил. Меня в тот период, особенно поражало одно, что они преспокойно жили на пособия, хотя дед получал весьма солидную пенсию, но как этот парень рассказывал, его мать даже не касалась его денег.

Вот тогда я и задумался: «Что же это я, поменял шило на мыло? Смыл одну грязь безысходности и залез в другую. Пусть у меня нет родственников на западе, но есть одно великое русское устремление – жить лучше и достойнее. Что поделать? Если спотыкается моя страна на своём кривом пути, а вдруг совсем упадёт? Нельзя же ей всё время соломку стелить, да убирать, а про Киргизию даже и заикаться не хочется». Понятно, что жить и приспосабливаться нужно везде, но вот что больше всего мне не хотелось делать, так это жить в чужой стране, изучать её язык, и жить на распутье, ведущем в никуда.

К тому времени цены в Киргизии на всё сравнялись с российскими, а во многом даже их и переплюнули. Стало просто невозможно содержать в одиночку такой большой дом, земля требовала ухода, половина огорода пустовало, зарастая травой, бурьяном, после чего требовались титанические усилия, для приведения земли в надлежащее состояние. Я понял, что сценарии моей российской и киргизской жизни повторяются, но там, в России, я мог что-то своровать, что-то выгадать, была своя мастерская, а здесь в Киргизии, всё начинается с нуля.

Когда наметились покупатели на дом, я, конечно, сначала задрал цену, потом немного уступил. За вырученные за дом деньги я купил однокомнатную квартиру, требующую капитального ремонта, и праворукий японский миниджип mitsubishi pajero junior. После того, как я побывал на Иссык-Куле, очаровавшись красотами того края, что-то поменялось в моём мировоззрении, какая-то лёгкая пелена беззаботности проступила в моём осатаневшем сознании. Поэтому я решил, что чтобы хотя бы иногда бывать в тех местах, нужна всё-таки хорошая машина, а квартиру доведу до ума со временем.

Всё же была надежда на то, что военные не дадут умереть с голоду, что мне всё же вернут мой шестой разряд и уж как-нибудь доживу, доработаю до пенсии. Но шло время, и наши попытки с напарником добиться возвращения наших квалификаций так и остались за пределом наших мечтаний. Майор Ковалёв упрямо кормил нас обещаниями или сворачивал разговор на другую тему. Но всё же краеугольным камнем окончания моего очарования и спокойной творческой жизни стало не это…

Заканчивался срок службы прапорщика киргизских войск, тоже кстати русского по национальности, ну назовём его образно прапорщик Чонкин. Может быть этот прапорщик Чонкин, как он называл себя – электрик гарнизона, в прошлом что-то сделал для аэродрома. С другой стороны от него шёл душок высокого самомнения в латании чужих дыр. Ему, как и мне, не хватало образования, но в силу своей квалификации и опыта работы я мог спокойно решить любую проблему. Оставалось дело лишь совсем за немногим – вернуть мне мой шестой разряд. Майор Ковалёв и сам говорил не раз: «Мол, придёт прапорщик Чонкин, уж он вас построит!»

Я так полагаю, что товарищ майор решил, что бесноватому с пеной у рта прапорщику Чонкину, в ярости сучащему кулачками по стене, я за бесплатно выдам все свои соображения и наработки. Этому прапорщику Чонкину нужно было всё, и чтобы я подвозил его на своём джипе к месту непосредственной работы, и забирал его с КПП на аэродром, и так далее. Конечно же, живя впроголодь на службе родной армии, я не мог вступить в такое крепостничество, я понимаю, что меня можно согнуть, но сломать меня не удастся. Открытым текстом я им дал понять, что они не с того начали. Вообще как я понял, прапорщик тот возможно, был когда-то хорошим дизелистом, а сила привычки – это надолго, что же касается промышленной электротехники, то мне было неприятно, что мой непосредственный начальник спрашивает меня о банальных вещах.

Электроснабжение аэродрома и прилегающих к нему построек осуществляется двумя фидерами по десять киловольт, нулевым и шестнадцатым. Как они называют, раритетное значение имеет шестнадцатый фидер, а в случае отключений или ремонтной ситуации, нулевой, имеющий соответственно паритетное начало. Но чтобы снизить нагрузку на шестнадцатый фидер, особенно в периоды проводки и встреч боевых самолётов, когда работают радары радиолокационных станций, прожектора освещения, посты и машины связи и многое другое оборудование, бывшие поколения толковых электромонтажников к расположению нашей теперешней мастерской напрямую вели линию 0,4 киловольта от нулевого фидера. Даже был проложен кабель к стоящей рядом с мастерской ТП, но повредили, и кроме того в периоды ненастья провода первого пролёта, что напротив Командно-диспетчерского пункта иногда захлёстывались на ветру, производя фейерверк на глазах ошарашенного майора Ковалёва.

Вся его задача состояла лишь в том, чтобы хорошо укрепить первую опору ЛЭП и квалифицированно сделать монтаж переключения на нашем ТП. В общем, сделать то, что не успели сделать прежние поколения электриков. Но время играло на руку этим служакам, потому что участились отключения электроэнергии аэродрома, и мы для питания окрестных построек вместе с нашей мастерской и прилегающей лабораторией врезали питающую дизель-электростанцию мощностью сто киловатт. Этим самым мы упразднили усилия бывших мастеров квалифицированного распределения электроэнергии. Я не удивлюсь, что этой линии уже и нет в помине, а где-нибудь в России открыт очередной краник бесплатного дизельного топлива и конвейер запасных частей.

Конечно, лавры победителя достаются новоиспечённому королю ГСМ – прапорщику Чонкину и его покровителю. Понятно, что приказы в армии не обсуждаются, а выполняются, но что-то много дирижёров в той армии. Да, да именно дирижёров, а не кадровых военных, иначе как можно объяснить презентабельную открытость аэродрома со стороны прилегающих гор? Откуда как на ладони открывается панорама разбросанных, утлых военных установок и строений, даже не обеспеченных связью. Два-три радиоуправляемых снаряда достаточно, чтобы надолго задержать вылет штурмовиков. По опыту своей бывшей армейской жизни, я понял, что мне предстоит кроме обыкновенной рутинной работы ещё и купаться в солярке под маты и издевательства бесноватого прапорщика Чонкина. Для меня, для здорового русского мужика такого сморчка прихлопнуть не составляло труда, но ведь он же вывернется, обвинив меня, что он на службе.

Но всё же, служба службе рознь, и понятно, что со времён моей службы она поразительно изменилась, особенно в отношении простых солдат, сержантов. Раньше я, сменившись с поста или с наряда, кроме основного желания как поесть и поспать, было желание увидеть своего друга, вместе посидеть, посмеяться, одним словом отвести душу в разговорах после службы. Сейчас в облике и взгляде этих молодых людей присутствует какая-то нездоровая, взрослая грустинка, я бы даже сказал – какая-то отчуждённость, желание уединится. Как можно понять, что в голове у этого солдата? Может быть что-то не складывается дома, может просто ему хочется покурить травки?

Не раз, пытаясь развеять невесёлые думки ребят, я заговаривал с ними об их доме, об их планах после демобилизации, старался расшевелить их мечты. Иногда в силу своих обязанностей я невольно присутствовал при разборе полётов лётчиков и я скажу, что там происходят совсем нешуточные баталии, по поводу полётов. Как-то я слышал такое: «Ты с какой скоростью приземлялся? – Триста километров в час. - Так вот ты не приземлялся, ты просто падал. – Надо хотя бы двести восемьдесят». Я ещё подумал про себя: «А что эти двадцать километров что-то изменят?»

Вот я и приводил в пример солдатам наших лётчиков, подзадоривая их тем, что те живут на всём готовом, хорошее обеспечение, хорошая зарплата, аж целых двадцать пять тысяч рублей, плюс отдельные наработки. Располагал их этим разговором к размышлению о жизни после армии, после которой прямая дорожка в авиационные училища. И вот что мне ответили солдаты, особенно те, кто непосредственно по долгу службы контактировали с лётчиками: «Ты знаешь, что-то совсем не хочется за двадцать пять тысяч для Родины рвать своё заднее место, да и потом, они совсем охамели, солдата ни во что не считают. Могут грубо обматерить, стали заносчивы, в сравнении с лётчиками прошлых времён». И тут я понял, что мне что-то удалось, что не профессия красит человека, а наоборот, что живы ещё в этих ребятах понятия о доброте, порядочности, а значит ещё не всё потеряно. Что всё-таки родная милая девушка, которая ждёт солдата, ему милее заоблачных высот, или трактор, машина, приготовленная его сердобольным отцом, одним словом, простая мирная жизнь милее ночных полётов и неизвестности. Видимо, это дело сыновей, которые уже так далеки от людей, или даже их заевшихся отцов в погонах, ну да и бог с ними, и флаг им в руки, чего хотела страна моя Россия, то и получила.

В предстоящий отпуск мне представилась возможность побывать в золотодобывающей канадской корпорации Kumtor Opereyting Kompani, тем более, что я давно туда метил дорожку. Ведь на самом деле, хорошая страна, райские природные условия, почему бы мне не закрепиться? Так считал я, не веря в собственное возвращение на круги своя.
Дорога шла по южному берегу озера Иссык-Куля, то плавно, то резко поднимаясь в горы. Я подсчитал, что на нашем пути дорога совершила тридцать два крутых серпантинных поворота в горы. Под рёв мотора машины ГАЗ-66, сидя в её пассажирской будке, с заложенными от перепада высот ушами, я ощутил всю ничтожность своего существования перед величественной вечностью открывающихся горных долин, спусков низвергающих потоки талой воды.

Везде, то справа, то слева, взору открывались огромные зияющие пропасти, временами казалось, что замешкайся водитель хоть на мгновение – случиться непоправимое, так близко у края смертельной опасности я ещё никогда не был. Конечно, когда-то давно был страх перед морской стихией, но тогда была хоть какая-то надежда на спасение. Здесь я понял: всё оборвётся в один миг.

По дороге стали попадаться ущелья, склоны с никогда не тающим снегом, и вот, наконец, машина вырулила на огромное снежное плато. С непривычки стало трудно дышать, везде и справа и слева, буквально на уровне глаз высились снежные окончания вершин. Я бесконечно благодарен Богу, что я ещё при жизни так близко был к нему, я не знал молитв, но первое, что я сделал, выйдя из машины – несколько раз перекрестился, хорошо посмотрев на врата его вселенной. Они были молочно-голубого цвета, нет, это не были облака, они остались там внизу, здесь начиналось царство Бога.

Высота над уровнем моря составляла три тысячи семьсот метров, но как нам объяснили, сам золотодобывающий карьер находится гораздо выше, на высоте четыре тысячи триста метров. От разреженности воздуха я слышал каждый удар своего сердца. Я был в составе ещё нескольких таких же горемык – джентльменов удачи, и первое, что нам сделали, это проверили наше состояние здоровья, дыхание, пульс. Потом, собрав все наши документы, учредили комиссию, где с каждым в отдельности, в составе переводчика, русского энергетика и киргиза администратора, отчитывались о творческой жизни перед главным работодателем энергетического сектора. Я немного знал английский, поэтому во мне теплилась надежда на благополучный исход переговоров.

Мы отправились ждать решения комиссии в столовую. Помню, от обилия разнообразных блюд, напитков и всевозможных фруктов у меня потемнело в глазах. Не веря тому, что передо мной настоящий кофе Капучино, я выпил его целую кружку. Потом нас провели в спальные корпуса, это были искусно сделанные спальные блоки, с отоплением, вентиляцией, прачечными, игровыми комнатами, со сверкающей чистотой туалетными и душевыми комнатами. После кружки натурального кофе, мне не спалось, ворочаясь с боку на бок, я затеял разговор со своим попутчиком об электрооборудовании на его обслуживающем экскаваторе. Я заключил, что он ничего о нём не знает и вышел в душевую комнату. Стоя босиком на белом, тёплом, кафеле, под струями воды, я вспомнил полутёмные душевые нашего Магнитогорского металлургического комбината, с их грязью и вонью.

Утром, отведав разносолов со шведского стола, мы отправились на КПП ожидать наш автобус для спуска с богатого подножья божьего престола в манящую теплом и мирскими заботами долину. В ожидании машин, а с нами ехали также и те, кто отработал свою вахту, завязался разговор о том, что чтобы попасть на этот рудник, сумма взятки составляет две тысячи долларов. Понятно, что руководят этим ответвлением великой и мощной канадской корпорации далеко не только канадцы, но и местные аборигены. Видимо, сами канадцы и на это закрывают глаза, как говорится: «Лишь бы работали».

После отпуска, я решил ещё немного поработать, так сказать, сделать контрольный выстрел, в надежде на материальное улучшение, но окончательно убедившись в неповоротливости майора Ковалёва, и созерцая вечно недовольного прапорщика Чонкина, я решил собираться домой. Уже здесь, в Швеции, листая страницы интернета, я обнаружил, что, оказывается, для всех работников авиабазы были и есть бесплатные коммунальные услуги. Даже из моих получаемых грошей я мог бы выгадать на ремонт квартиры, вот как господа военные нажились на моей неосведомлённости, а скорее всего, просто отнеслись к этому «спустя рукава», с безответственным равнодушием.

Конечно, можно было бы, что называется, заткнуться в тряпочку и продолжать влачить своё беспросветное существование, но тут опять сработал мой характер, или, я бы даже сказал, мой магнитогорский характер.

В начале моего повествования я обещал рассказать о феномене так называемого магнитогорского характера. Личный состав военнослужащих в основном состоял из моих земляков – уральцев, будь то солдаты срочной службы или офицеры младшего состава, контрактники. Абсолютно все высшие посты и воинские звания имели офицеры с местной пропиской, поэтому складывалось такое впечатление, что чтобы продвинуться офицеру, надо обязательно связать свою жизнь с женщиной киргизского гражданства, не обязательно киргизской, можно славянской национальности. И это ещё только верхушка айсберга, но ладно, речь не об этом.

Я не понимаю, как могло случиться, что мой земляк – сержант срочной службы, неся службу на КПП, не пропустил на территорию части обкуренных офицеров ФСБ без надлежащих пропусков. Парню той весной предстояла демобилизация, и эта вся комедия для него обратилась в фарс в назидание другим. В результате в родную Магнитку он поехал самым последним из демобилизованных. Также достаточно вспомнить, как в далёких водах Камчатки, мой земляк – шеф-повар, который уже давно жил в Приморском крае, отказался для верхней палубы – людей, занимающих инженерные должности на корабле и капитанского мостика, делать деликатесы, так как для всего экипажа не хватало обычных продуктов и кончились овощи. Он знал, что за невкусно приготовленную пищу его амбразуру выдачи блюд моряки просто забросают тарелками.

Что касается меня, то я тоже вырос в атмосфере драк и насилия. Как я и раньше упоминал, наш квартал славился заносчивостью и драчливостью. В нашем квартале жили два парня армянской национальности, где-то на лет семь-восемь старше меня. В других кварталах не было ни одного, а у нас их, это надо же, было целых два. Они имели ухоженный вид, отглаженные костюмы, свежие сорочки, дорогую обувь. К такому имиджу стремились все парни их лет, но дело в том, что по вине этих жарких парней развязывались стычки между кварталами на танцах, на стадионах, просто в общественных местах. Наши парни гибли от кастетов, от штакетников заборов, сидели в тюрьмах, мотая большие срока, эти же супчики больше одного года не сидели ни когда. Это же напряжение передавалось и нам, подрастающему поколению, но я не участвовал в разбоях с вымогательством, мне доставляло удовольствие после драки поджидать в тёмных подъездах шестёрок и внезапно, один на один, сводить с ними счёты. Вот отсюда и моя непримиримость. Придя с армии, меня ожидала или тюрьма или скитания, я выбрал второе, так как все мои друзья, придя с армии, отсидели срока в тюрьмах.

Окончательно решив возвращаться в Россию, я выставил на продажу всё своё имущество. Можно было бы не продавать машину, так как эта послушная японская игрушка почти совсем не была для меня обременительной. В ней было изначально заложено всё, что нужно молодёжи, да и вообще для людей в целом. До такой машины моей России, с её темпами развития, ещё быть может лет пятьдесят, если не больше. В России это называется угловатым словом – тюнинг, а в Японии видимо, само собой разумеющимся предназначением.

Очень быстро я привык и к правому рулю и к двум педалям, единственная неудобность состояла лишь в её размерах, потому как она действительно оправдывала своё название «Junior». Для России, согласитесь, салон такой машины всё - таки был мелковат, но на автомобильном рынке Бишкека, под названием «Кудайберген», можно было найти для себя любую машину, любой модификации и года выпуска или заказать желаемую марку автомобиля. Вот я для этой цели и присмотрел для себя новую игрушку, я бы даже сказал, что это был увеличенный вариант моей малютки, только уже с электролюком и дизельным двигателем, как раз то, что нужно для моей деревенской глубинки.

Машине было восемь лет, а создавалось такое впечатление, что изготовлена была и выпущена совсем недавно, может быть месяц назад. Меня заранее предупредили, чтобы я съездил в миграционную службу и посмотрел на стенде или на сайте интернета, какие машины подлежат ввозу на территорию Российской Федерации. Я сделал и то и другое, но меня поразило, что оказывается Россия, с её «жучками», и угловатыми «ладами», оказывается, входит в Евросоюзную зону по эксплуатации автомобильного транспорта. Допустим, если бы я приобрёл себе машину восьмилетней давности, ну скажем за шесть тысяч долларов, то при пересечении российской таможни, мне бы пришлось выложить ещё такую же сумму на растаможивание своей игрушки. В левом, верхнем углу интернета, красовалась фотография этого урода, который поддержал и разработал эту муть.

Да таможня даёт добро, но как говорится – не за себя, за державу обидно. Это что получается, что все заработанные мной, моей матерью деньги, отдать этим проходимцам в форме, за то чтобы вернуться в свою страну на хорошем коне? Никогда не будет такого. В Канте, где я проживал, часто приходилось встречаться с русскими людьми, которые всё же решились на выезд из Киргизии. Были и такие, кто разведав обстановку в предлагаемом районе проживания России, возвращались, рассказывая и делясь впечатлениями об увиденном.

Мало того, что рынки России, как и рынки Киргизии, наводнены китайскими запасными частями, на её просторах стали открываться сомнительные автосалоны. Рассказывали, что вроде с виду новая машина, открываешь капот, а там двигатель старой модели или что-то непонятное с трансмиссией. Вот так вот нас и обманывают, закрытостью, удалённостью от цивилизации и информации. Когда я приехал сюда в Швецию и увидел на её дорогах новенькие машины наряду с машинами сорокалетней давности и автомобилями с правым рулём, я готов был разорвать правительство своей страны, за её долбаные законы и за её таможню.

К тому же страна, которая из года в год штампует собственное дерьмо, не имеет права называться цивилизованной, хотя бы по части заинтересованности своих граждан в лучших товарах и предметах. Ярость моя не знает границ, к тому же современные российские нувориши живут далеко в не отечественной оснастке. Поэтому российскому обывателю так ненавязчиво предлагается сменить своё старое автомобильное прошлое на новое, причём весьма сомнительного качества. Если западные аналоги автомобилей обновляются из года в год, то в России они становятся штампованной рутиной всё того же сомнительного качества.

Навсегда очаровавшись красотой и великолепием мест Иссык-Куля, я позволил себе побывать там ещё два раза. Первый раз в начале лета, когда я всё-таки решил в последний раз попробовать закрепиться в той стране, работая электриком в домах отдыха. Хотя и были заключены какие-то письменные договора в двух домах отдыха, мне за работу не заплатили ни одного сома, ладно хоть кормили три раза в день. В одном из строящихся для миллионеров бивуаков отдыха мне даже не нашлось койки для сна, я спал в своей машине. В другом повезло больше, мне любезно предоставили даже отдельную неблагоустроенную комнату. Но я был и этому безмерно рад, радуясь солнцу, чистому воздуху, красотам этого озера и края. Я заметил, что мои физические нагрузки, не вполне уместны, так как человеку, впервые попавшему на высоту тысяча семьсот метров над уровнем моря, нужно время для адаптации и акклиматизации организма.

Второй раз, я позволил себе это удовольствие в конце лета, когда уже окончательно созрело решение об отъезде из Киргизии. В конце концов, выражаясь языком неблагозвучных эпитетов в свой адрес – сколько можно наступать на одни и те же грабли собственного прямодушия? Потому как ни счастливее, ни удачливее в этой стране я тоже не стал.

Пришлось хвататься за какую-то эфемерную мысль об обустройстве в деревне на родине своей матери, наверное, так же представляется большинству россиян уход от современной действительности, в запои, в дремучие леса, к своим истокам. Но свою жизнь не возможно проиграть или прожить с начала, иначе в конец одичав в своих лесах и деревнях, нас как скотов погонят оттуда китайцы прутиком цивилизации к пойлу современности.

Поэтому надо как-то стремиться жить уже при этой жизни и при этих условиях, к тому же нашу русскую праведность никто не отменял и не отменит никогда. Наше благозвучие, благонравие о лучшем всегда были, есть и будут мерилом нашей литературы, искусства, повседневной жизни, об этих ценностях написано в постулатах библии, нашей православной веры. Я совершенно не собираюсь цитировать их дословно, в конце концов, знать их или не знать, употреблять или не употреблять на совести каждого из нас, но какая-то энергетическая составляющая в ожидании благовеста всё же существует. Это заставляет ещё нас жить и хвататься за жизнь, как утопающий за соломинку.

Что я могу сказать, находясь здесь, в эмиграции, кроме неблагозвучных высказываний в адрес руководства моей страны, они уже и так у всех на слуху и со страниц печати всего мира и господа Бога. Поэтому, живя здесь, особенно в окружении мусульманского большинства, наиболее остро воспринимаются новости из России, такие как президентские росписи на газопроводах, нажимания кнопок производств зажравшихся олигархов. Короче, деградация полнейшая, поставленная в ранг современной политики моей России, да и ещё выставленная на экраны.

Всегда устремления России, даже её консервативных царей и политиков, были в сторону запада. К примеру, что у нас общего с Буркино-Фасо или Индией, ну с Китаем, со Средней, Центральной Азией, ладно, хоть общая граница есть, благодаря которой, пространства Сибири и Дальнего Востока наводнены производствами и товарами третьего сорта. Разве возможно было такое, чтобы при царе-батюшке наши недра выкачивались за границу? Скорее наоборот, создавались бы передовые предприятия запада у нас, на наших просторах и недрах. А что мы имеем в действительности? Дороговизну жизни и ошалевший от неё народ.

Своим семьям, или женщинам, которые хотели связать со мной жизнь, я ничего не мог предложить, кроме мебели, купленной двадцать пять лет назад, огородных грядок, и тупого созерцания построек из ворованного строительного материала. Разговора о том, чтобы обогатить нашу жизнь совместным отдыхом или цивилизованным приобретением в кредит, никогда не было и не велось. Живя здесь, становишься свидетелем доступности материальных благ, красивых домиков, яхт.

Люди с удовольствием встречаются, проводят совместные мероприятия, богослужения в своих современных протестантских церквях из стекла, дерева и кирпича, и это надо же, и мужчины и женщины поют по нотам. И как завершающий аккорд - душевный разговор со всевозможной выпечкой, с кофе, чаем. Здесь не страшно жить одному, будь то мужчине, женщине или собаке, государство позаботится обо всех, вся лишь разница в том, сколько ты усилий приложил в жизни, чтобы на склоне своих лет оказаться или в своём особняке, или в приюте пенсионеров.

Во всяком случае я расцениваю это так, кто стремится, у того здесь всегда всё получается, и хватает всего вдосталь, даже несмотря на разводы и семейные катаклизмы. И я не понимаю, кто дал право Путину разделять так претенциозно российскую семью на мужчин и женщин, козыряя материнским капиталом на второго ребёнка. Не проще ли делать как в Швеции: с рождением детей обеспечивать семью муниципальным жильём, с сохранением заработной платы для женщины на весь период декретного отпуска и для отцов, я не знаю точно, но где-то от трёх месяцев и более. К тому же здесь очень поощряется, даже со стороны руководителей предприятий, нахождение ребёнка с отцом.

Современная русская или российская семья до того ущербна и конфликтна, что стоит только молодой женщине получить свой материнский капитал, большинство из них просто уходят или обратно к своим родителям. Это их интуитивное право выбора: с одной стороны спокойствие и хоть какой-то налаженный быт, а с другой - жизнь в съёмном жилье, неоформившийся юнец с его вредными привычками и пристрастиями.

Потеря семейных ценностей чревато нашей гибелью и вырождением. На примере своей жизни, могу сказать лишь, что мало осталось женщин, готовых на какие-либо усилия для своего гнезда. Теперь я хорошо понимаю те государства, которые отвергают наших кукушек, приехавших сюда на запад за сладкой жизнью, забирая у них детей. Оказывается, в их институтах власти семейные законы приближены к библии и с этим ничего нельзя сделать.

Полнейший разлад с совестью, деградация развития парализовали мой народ, мою страну. Россия нуждается в Серафимах Саровских, Столыпиных, Непениных, ни один поддонок из правительства или из челяди депутатов, так и не высказывается в пользу земского устройства. Ни один промышленник так и не встал перед народом, перед правительством, и не сказал: «Я проведу газ в каждую деревенскую избу, со всеми вытекающими последствиями, оборудованием и так далее». Или скажем, тепло или коммуникации с удобствами в каждую сибирскую заимку. Нет ведь таких людей, да и откуда им взяться?

Огромные деньги за наши природные ресурсы вкладываются в пар – проекты, как я уже говорил, таких стран, как Индия. Вместо того чтобы повернуться к западу, пусть разработают проекты или гранты проектов для развития экономики сибирских регионов, для этого нужны целые жилищные анклавы европейцев. Пусть подвинут наших алюминиевых и соболёвых князей, которые сделали в моей Сибири китайскую жизнь третьего сорта.

Пусть европейцы населяют наши области, целые территориальные образования с нашим золотом, углями, нефтью и газом, с предоставлением аренды сроком, скажем, на сто лет. С ними вместе придут их технологии, стиль жизни и управления предприятиями, общественного устройства, а наши трубопроводы и газопроводы довести только до наших границ, с обустроенными терминалами для приёма газа и нефти. Пусть европейцы сами на своих мощных ледоколах пробивают лёд вдоль наших северных границ, тем самым обеспечивая дорогу своим танкерам и продлевая навигацию для отдалённых районов. А на западе, пусть договариваются сами, кто как и на каких условиях, будет тянуть газопроводы. Пожалуйста, господа с Газпрома, не позорьте свою страну!

Ещё в те далёкие советские времена в Сибирь нашу приходили странники, первые пилигримы с обустроенной матушки Европы, расселяясь в труднодоступных местах. Буквально на воде и хлебе, разделяя с нами нашу нелёгкую жизнь. Это были первые посланцы цивилизации, которая, я уверен, состоится в моей Сибири, да что в Сибири? В России в целом. Что касается Кавказа, Средней Азии, то, я думаю, принцип жёсткой демократии для них не помешает, а то и кое-где вообще закрыть границы. А то ведь что получается, многие хотят жить по законам шариата, но во благах европейской цивилизации, пусть делают выбор.

Понятно, что надо строить для них и предприятия, инфраструктуру городов, посёлков, жильё, но пусть они это делают сами, в своих интернациональных структурах, чеченцы, осетины, грузины, в своём едином порыве и так далее. Сделать им пенсии зависимые от трудового стажа, у нас есть колоссальный опыт советского образа жизни. Но вместе с этим нужно предоставлять кредиты и гарантии жизни передового западного образца. Думаю, что вряд ли кому захочется взрывать и уничтожать собою же построенное.

Но моя страна слабая, очень слабая, и она позволяет манипулировать собой этим южным с курортным климатом территориям, к тому же обрюзгшая от коррупции законодательных и исполнительных властей. Видимо наш новоиспеченный президент - «петрушка», как его прозвали рабочие наших заводов, так и не понимает, а может, не хочет понять, что все великие договора, в обход интересам государства, заключаются в банях, в дорогих клубах. Что простейшие программы Word и Excel, лишь фиговый листочек для местных производственных хакеров. А всё остальное, это игрушка с бесплатным интернетом. Ни один президент из западных стран, не блещет своим бахвальством в знании компьютера, только наш, ну что же, это по-нашему.

Короче, если бы мы в своё время не погрязли в сутяжничестве по выращиванию собственных князей, а повернулись бы лицом на запад, жизнь наша возможно была бы лучше, да и на западе не было бы столь оголтелой эмиграции из непонятных уголков мира. Все мы занялись бы делом, граждане Великого континента. Терпения и терпимости в моём народе хватало и хватает всегда, а вот решимости на позитивное как не было, так и нет. Если бы в своё время, мой праведный народ принял бы манифест о запрещении коммунистической партии, о тотальном её низложении, а у рулей предприятий и общественного устройства стояли и стоят по сей день коммунисты, их дети, внуки.

Я хорошо помню, что в каждой группе обучения, находились отморозки, их было немного тогда, от одного, до двух, трёх, но они были всё равно. Вели себя и держались они очень нахально, грубили учителям, если те вызывали их к доске, плохо учились. Держались они в стороне, особняком, а если доводилось с ними подраться, то били они с изуверской жестокостью и безнаказанно. Это были дети начальников цехов, служб, которых молча переводили с одного курса в другой, даже не смотря на их двойки.

Сейчас трудно будет, а скорее всего даже и невозможно сделать что-либо в процессе чистки общественного сознания в становлении государства, попробуй, разбери. Нельзя было играть на памяти миллионов, семидесяти годах позора и побед, сохраняя всё старое, вплоть до гимна, и символики, ну давайте поплачем всем миром, может Господь простит нас за наше всепрощение? Скольким ещё миллионам людей нужно умереть или не родиться, чтобы оправдать наше хорошее прошлое с ветеранами, с властителями дум народных в глазах подрастающих поколений. Или как вы думаете, смог бы царь Николай прямо под стенами Кремля содержать саркофаг - мумию своего отца или деда? Думаю, что вряд ли, хотя последователей при их царстве было очень даже предостаточно, как среди интеллигенции, дворянства, так и разночинного народа. Вот и зависла бы Россия, от вечного любования крепостничеством, непоколебимым дворянством, в старой замшелой форме.

Так почему же нынешние правители, мой народ, терпят двоевластие от этой падали жутких времён, вот уже почти сто лет? Откуда эта трусость и благоговейный страх перед покойником, его системой? В чём его величие и значимость? В кумачовой грамотности населения? Так потом же наш великий кормчий взял, да уровнял всех с землёй, кто шибко стал думать, да и накормить толком не смогли. Так что хоть так поверни, хоть эдак, один хрен «тришкин кафтан» выходит – спереди срезано, а на задницу пришито. Поэтому, достаточно было бы хотя бы одну из революций потопить в крови, чтобы не было беспредела на весь оставшийся двадцатый век. Но на дворе сейчас уж век двадцать первый, молодёжь одинаково косо посматривает на своих родителей, ветеранов, олигархов.

Больше всего удручает в этой обстановке то, что за сто лет этого российского беспредела не создано даже намёка на гражданское общество, да что уж там общество? Нет даже независимых, толковых профсоюзов, как здесь на западе, где ни один вопрос предприятия или общественного объединения не решается без них. Левые газетёнки существуют, но кроме высказываний троцкистского толка и непонятных, не мотивированных угроз в сторону руководства предприятиями, они ничего не содержат. Нужны профсоюзные лидеры, знающие экономику, экономику своих предприятий, умеющих апеллировать цифрами доходного, расходного порядка. А лидеров - вольнодумцев, их нет, просто нет, да и сами рабочие коллективы, органы власти, не потерпят в своих рядах этого. Хотя для работного люда любой профсоюзник, считается начальством, а во власти любая подножка, легко сглаживается и продаётся.

Мой народ не любит лидеров в своей рабочей среде, считая их выскочками, не могут люди представить себе, что передового мыслящего человека нужно поддерживать одобрением, деньгами, для прессы, общественного мнения, юридических рычагов. Хотя зачем это делать? Лучше утопить и забыть, поэтому я сейчас не вижу в России ни людей, ни организаций оппозиционного толка, а всё что есть – всё суета. Да и откуда им взяться, этим оппозиционерам, ведь людям сравнивать не с чем, все поколения оппозиции одинаково жили в плохие времена.

Приезжая сюда по обмену опытом, так сказать, даже здесь, в северной Швеции, они покупают дома, во времена больших скидок обчищают полки местных бутиков, а приехав домой, издают книжонки, всевозможные брошюрки для своих избирателей, типа « Как нам поднять и обустроить Россию».

Вот и подошёл я к своей последней главе своего повествования. Приехав с бесплатной командировки с Иссык-Куля, я решил вплотную прорабатывать вопрос о своём отъезде. У меня созрело достаточно взвешенное решение об отъезде за границу, так как в Россию возвращаться больше не хотелось. Понятно, что все скитания, выпавшие на мою долю, происходили в самой России, и именно там я возвращался к родному порогу, но тогда, думаю и сейчас, мне этого не хотелось и не хочется.

За четыре года моего пребывания в Киргизии опять немыслимо подорожало жильё, продукты, коммунальные услуги. В старину казаки, возвращавшиеся домой к родному пепелищу были рады, потому как царь-батюшка сословие то в беде не оставлял, но сейчас не старина, да и я не в казацком звании.

Как я уже упоминал ранее, у меня были документы с информацией о всякой чертовщине, в том числе и об эмиграции, где с десяток московских и питерских фирм гарантированно рекламировали легальный въезд в европейские страны, рабочие визы, огромные зарплаты и прочие прекрасности обетования. Только оплата их услуг выглядела как-то эфемерно и размыто.

На часть денег от проданной машины я купил себе персональный компьютер и стал часто наведываться с ним в компьютерные салоны нашего городка Канта. Я взял себе за цель преодолеть свою компьютерную неграмотность. Конечно, поначалу информация развлекательного и познавательного толка захлестнула меня, но сейчас я к нему отношусь весьма сдержанно.

Выбрав одну из всех, как казалось на мой взгляд надёжных и долго работающих в этом направлении фирм, я созвонился с ней, чтобы в живую поговорить о деле. Одной из самых примечательных европейских стран в плане эмиграции мне была предложена Швеция, с её состоявшимся социализмом, обеспеченным укладом жизни, с созданием радужных предпосылок для дальнейшей жизни. Договорившись о полной тотальной сумме где-то в полторы тысячи евро, на том и порешили.

В тот розово-ясный период мне запомнился один эпизод: в салон, куда я часто заходил со своим компьютером, чтобы подключиться к интернету, часто наведывался один голландец. Меня поразило, что у него не было своей машины, его возили два киргизских парня на своём автомобиле, не было собственного персонального компьютера, да и вида он был совсем не европейского, хотя как я его понял, это был сотрудник какой-то фирмы, продвигающей свои технологии. В отличие от сотрудников нашего «Мегафона», и других фирм, которые то и дело блистали на страницах прессы и телевидения, ещё ничего не сделав и не заработав для этой страны, но уже имели брюшко собственности движимого и недвижимого порядка. Ну да ладно, хрен с этими мотивациями и поползновениями в области оценок чужих дел, со своими бы разобраться.

Я решил в последний раз навестить батюшку Иссык-Куль, только уже не в качестве раба божьего - электрика, а отдыхающего, хотя бы на неделю. В конце концов, сколько можно кроить и выкраивать от себя, всё время на что-то важное, существенное, после приобретения которого только и остаётся что питаться водой с корочкой хлеба. Да и маменька на небесах, если она видит меня, наверное поймёт.

На Иссык-Куле в начале осени всегда, как правило, стоит бархатный сезон, нет того нашествия отдыхающих, и кажется, что с началом нового учебного года всё, что было приспособлено для отдыхающих, само от них и отдыхает. Ещё жарко греет солнце, палящие лучи которого играют с ласковой прохладой озера, по вечерам ещё слышна музыка на опустевших танцевальных площадках, запах шашлыков, восточной кухни. Но в воздухе, в благоухающей вокруг природе, стоит привкус великого прощания, прощания со ставшим чем-то родным и близким.

Я остановился в местечке «Тамчи», что в переводе с киргизского означает «плачущий дождь». Место это славится своими радоновыми источниками, с приспособленными для их принятия небольшими бассейнами в центре больших огородов, садов с провисающими от плодов деревьями. Конечно, до европейского убранства этим частным пансионатам ещё далеко, но благодаря доброжелательности хозяев, тёплой размеренной обстановки, жаркому солнцу, все неудобства от удобств во дворе канут в лету. Можно было, конечно, выбрать для себя местечко подороже с приспособленными нужниками, но я выбрал то, что я выбрал.

На пляже, растянувшись под благодатными лучами солнца батюшки Иссык-Куля, в обществе отдыхающих прелестниц, я напропалую рассказывал анекдоты, небылицы, делился своими планами на обеспеченную шведскую жизнь. Эх, если бы я мог знать и предположить… Одним словом, я предлагаю читателю переместится во времени на полтора года вперёд.

В моей эмигрантской квартире, где я имею возможность проживать сейчас со своими мусульманскими товарищами из Афганистана, Албании, случилась такая вещь. Кухонная электрическая плита, а мы все знаем про шведское качество «Электролюкс», перестала нормально работать. Дело в том, что мои братья мусульмане жир из мяса вываривали до такой степени, что там оставались наверное только белки и углеводы, после этого ещё шёл процесс приправки специями, с гарнирами. Это составляет довольно таки длительный плодотворный процесс на три, четыре часа. Что касается меня, если мне и выпадет пару раз в месяц приготовить борщ, то после часа стояния у плиты мне не хочется после этого писать книгу, сочинять стихи, заниматься шведским языком. Так вот, после года такой эксплуатации любой «Электролюкс», хоть выбрасывай на свалку. Но только не в доме, где живёт русский электрик. Я сам лично менял пробки, как в самой квартире, так и внизу в щите под замком, хотя это запрещено под страхом полиции. Когда они закончились, тщательно подбирал волоски медной проволоки под необходимый амперный ток. Выбросил на помойку, все старые электрические чайники, тостеры, сомнительного сопротивления.

Так вот, в конце концов одна фаза с одного из предохранителей в закрытом шкафу внизу перестала выдавать положенное напряжение, кстати, я забыл сказать, что до этого приходил местный электрик и поменял один из переключателей нашей печки. Я постоянно держу при себе пару индикаторов, так вот пришёл специалист и с довольной ухмылкой сделал то же, что и я: сунул свой индикатор и показал мне на нём то же самое напряжение. Я не знаю, какие манипуляции он делал в дальнейшем, но за эту работу он получил тридцать семь тысяч крон, всего за каких-то полтора, два часа, даже меньше. Пусть тридцать-сорок процентов от этой суммы он заплатит налогов, но всё равно остаётся существенная сумма, если соразмерить её с обменным курсом. Для информации читателя, то одна тысяча долларов, равнозначна, где - то семи тысячам крон.

В местечке, где я живу, жильё можно приобрести в пределах ста, ну может быть чуть больше ста тысяч крон. Я не знаю, сколько там комнат, расположение, но то, что при покупке жилья будет сделан ремонт, как подобает для жизни человека, с уже готовой встроенной кухонной мебелью, холодильником, микроволновой печью, электрической плитой, становится понятно, что такое даже и не снилось никогда рядовому российскому квартиросъёмщику. Что меня отличает от этого человека, заработавшего такую сумму? Да совсем немного, знание языка, гражданство этой страны, наличие сертификатов на право производства работ, знание схем собственного оборудования, ну и, конечно же, западный подход к делу.

Дело в том, что мы стараемся изо всех сил, сделать из дерьма конфетку, здесь такое невозможно, безопасность человека прежде всего, а не работа ради работы. Поэтому, при очередном срабатывании предохранителя, нам просто заменили нашу печь на новую. Пользуйтесь, господа эмигранты.

Всё это время я трудился над изданием сего опуса и небольшого альманаха стихов, после чего давно уже назрела и даже перезрела возможность практики на любой работе. А если получится устроиться на работу где-нибудь по чёрному, нелегально, скрываясь от полиции, от налогов, то лучшее, что меня ожидает, по европейскому законодательству, это пять лет скитаний по съёмным квартирам, перебиваясь случайными заработками, до вида на жительство. Но в законодательстве любой из европейских стран есть ещё всевозможные оговорки, согласно которым срок может ещё значительно отодвигаться. Не знаю, но в получении практики, моей бесплатной практики, буду стремиться к шведам, к истинным шведам, в плане своего имиджа, и в плане разговорной речи, хочется узнать их традиции, привычки, историю. А не к выходцам с Ближнего Востока, с Ирана, с Афганистана, мне уже предлагали такую работу, почти за бесплатно, я, образно выражаясь, сказал им, что эту школу, я уже где-то проходил.

Вообще их здесь много, очень много, иной раз так и хочется сказать: «Салам Алейкюм Sverige». Если восточному человеку, достаточно продать пару автоматов Калашникова или килограмм какой-нибудь дури, чтобы его дети оказались здесь, то с нашим народом такое практически невозможно, где люди живут в последнем, и доедают последнее. Вообще мне кажется, что чисто русского сословия здесь мало, даже в шведских городах и столицах, в основном русскоязычные, которые и портят картину общественного порядка и престижа моей страны.

Может, я ошибаюсь, может надо плюнуть на всё и жить здесь общим гуртом, время покажет. Но я знаю точно, что в Россию возвращаться не хочется, может только помянуть родственников, родителей. Я уже был здесь, в Швеции, когда из разговора по телефону узнал, что скончался последний младший брат моей маменьки, едва перешагнувший свой семидесятилетний юбилей. Это был отец моего двоюродного брата, который наложил на себя руки. Здоровье его подорвал сахарный диабет, нервы при монтаже газа в его дом. Здоровенный красивый был дядька, но ужасно высох, до неузнаваемости, так и помер, говорят, страшной смертью в муках, царство ему небесное, хороший был дядька.

Не знаю, но, по-моему, здесь можно надеяться на лучшее, да и жить и поступать по-хорошему, как подобает людям а не рабам. Ведь на самом деле, кто я такой? Я есть раб, сорвавшийся с цепей, сбежавший от своих хозяев, с рудников и копей Урала, хватит ли дальнейшей моей жизни, чтобы по капле выцедить из себя раба и влиться в организованное общество? Где не хочется нарушать их законы, хотя бы из чувства справедливой благодарности к этому великому народу.

Я бы хотел бы поговорить хотя бы с одним из олигархов или с членом правительства, вот допустим, по какой-то волшебной случайности ты лишился всего, своих предприятий, оффшорных зон, детей, которые от тебя отвернулись, но остался в моей стране. Думаю, что переход в моё измерение для многих станет смертельным.

Но обо всём этом я ещё не знал, не догадывался, да и не мог предположить, греясь под лучами солнца ласкового батюшки Иссык-Куля, стараясь в его солёных водах смыть всю свою прошлую жизнь. Ко мне подходили местные красавицы, с подносами пирожков и всевозможных вкусностей, таращась на одинокого странника на песке. Помню, во всём было состояние какой-то ватной отрешённости от действительности на пляже, в летних кафе, а из репродукторов то и дело слышалась песня на киргизском языке – «Тамчи, тамчи, я не забуду тебя».

Продав квартиру, а вернее ещё даже и далеко до этого, я ради интереса подал объявление в газету, в рубрику знакомств, в надежде на то, что хоть что-то меня сможет остановить, но чудес не бывает. За неделю до вылета, я купил билет на самолёт и стал тратить деньги на всякие полезные и тёплые нужности для жизни в полярной Швеции. Я ходил по магазинам, по рынкам Бишкека и ставшего для меня таким родным и близким Канта, заговаривая с торговками, просиживая бесцельно в бесчисленных кафе с восточной кухней. Я старался запомнить всё, как можно больше впитать в себя воздух и атмосферу той благодати, с которой, честно говоря, не хотелось расставаться.

Я снял временное жильё в общежитии, приспособленном под гостиницу, мне досталась большая пустовавшая комната с тремя кроватями. По утрам проснувшись от автомобильного шума за окном, с холодком в груди от чужих стен, потолка, вида разбросанных по кроватям купленных вещей, огромного баула посреди комнаты, мне становилось неловко от вопроса: «Что, неужели я и эту свою жизнь профукал?»

У меня были друзья, вернее, просто знакомые, семья немцев моего возраста, у них уже были взрослые дети. Эта семья имела свой довольно успешный бизнес по продаже компакт – дисков DVD, MP3 и так далее. Я часто у них что-нибудь покупал из старых вещей рока и прочей музыкальности. Они иногда могли позволить себе съездить к родственникам в Германию, покататься по Европе, даже были здесь, в Швеции, которая им очень понравилась, даже больше, чем Германия. Я и сам в мыслях был не прочь повидать свет, и, естественно, их пожелания в мой адрес о перемещении в Европу ускорили мой мыслительный процесс.

Мной в аренду, с постепенной выплатой – отсрочкой, был взят гараж. Поставив как-то раз туда машину, я почувствовал, что пол подо мной проседает. Выбежав из гаража, я увидел, что весь передок машины плавно опустился в погреб, который благо, что вырыт был неглубоко. Это и явилось главной отправной точкой моего расквартирования в Россию или на запад, так как моя работа – служба на авиабазе, за условные гроши, явно не подразумевала мой капитальный ремонт квартиры, тем более гаража.

В России, у себя в Магнитке, я знал, где что можно дёшево купить, а где и что можно своровать, в этом плане Киргизия для меня была как «тёмный лес», тем более, что всё нужное и ненужное там давно уже своровано и без меня. Вообще, по большому счёту, новым пришельцам в Киргизии делать нечего, пусть они сами организуют свою жизнь, цены на своё устройство, а то ведь они так и будут бравировать своими пока ещё скудными ресурсами, но, правда, с мягким климатом.

Если при любой власти существуют захватные действия земли, то, видимо, далеко не всё ладно в этом «датском королевстве». Ещё не одна тюльпановая революция застигнет этот народ, но лучше, если они пройдут в их головах, уж слишком большая пропасть существует между их укладом жизни и современностью.

Ну вот и всё, моё место в самолёте оказалось как раз между двух Татьян, одна из них даже предложила мне загадать желание, что я и с удовольствием сделал. После двадцати пяти градусной жары Киргизии, Москва встретила меня своей промозглой температурой за бортом нашего лайнера, всего в пять градусов. Встречай меня земля моя российская, побуду я у тебя ещё чуток.

Не теряя времени, я поменял в своём мобильнике sim-карту, договорился о встрече, взял такси и поехал на фирму, с которой не раз был телефонный разговор о моём переезде в Европу. Завалившись туда прямо со своими вещами, с огромным баулом, с сумкой наперевес, три адвоката и секретарша с начальником во главе опешили от неожиданности. – Вам что остановится негде? – Да вот уж, извините, пока негде.

Для моей иммиграции мне были предложены три страны – Испания, Франция и Швеция, естественно, как и было оговорено раньше, я выбрал Швецию. Но если бы я знал заранее весь механизм нелегальности в предоставляемых услугах и хотя бы немного деталей о предстоящей жизни здесь, в Швеции, то возможно, что из Киргизии, а может даже из своей Магнитки, я и носа бы не высунул. А когда мне предложили выложить за их услуги четыре с половиной тысячи евро, я понял, что меня развели как лоха, но отступать было поздно, так как ни связей, ни контактов в Москве я не имел.

Впереди была зима, а каждый день, проведённый в Москве, стоит немалых денег, я и решил, пусть мной уж занимаются до конца, зато так сказать: «Прямо с места и в карьер к матушке Европе». Недалеко оказалась и гостиница, откуда я почти каждый день выходил на встречу со своим адвокатом. Мне готовился туристический вояж или тур на три дня в Швецию через Финляндию. У меня они сразу взяли мой заграничный паспорт, кстати, начальнику этого агентства он сразу не понравился, видимо, есть разница в заграничном паспорте сделанном в России, нежели в Киргизии, поэтому, наверное, он и взвинтил цену за услуги.

Мне предстояло так же совместно с моим адвокатом разработать легенду, согласно которой я оказался здесь на западе, сменить свои имя, фамилию и отчество. Я много раз слышал, что у человека, сменившего имя, меняется и судьба, но вот только в какую, в худшую или лучшую сторону, мне и предстоит выяснить. Тем более для моей писательской дальнейшей жизни нужен псевдоним. Может быть, прикинуться эдаким обиженным евреем и донимать иностранцев анекдотами и жалобами на страну Советов? Но на Мойшу или Изю я мало похож, тем более завидев ещё издалека мою, извините, славянскую морду, иностранцы очень и даже весьма будут недовольны.

Пока готовились документы, виза на въезд в Швецию, у меня было много времени на возможные экскурсии по Москве, но мне нигде не хотелось светиться, да и к тому же мне представлялось, что мои финансы скоро «запоют романсы». Всё общение со столицей заканчивалось тем районом, где я жил, где находилось агентство, но даже здешний Стокгольм мне не показался таким многолюдным, как Москва осени две тысячи восьмого года.

Как-то раз в том магазине, где я покупал продукты, я обратил внимание на название хлеба – «шведский», захотелось попробовать, чем же меня будут потчевать шведы, но видимо он так долго ехал со Швеции, что когда я раскрыл упаковку, он у меня рассыпался. Можно было быстренько сгонять на самолёте в Магнитку, проведать родственников, поправить могилки родителей, но цена билета в семь тысяч рублей, это где-то двести долларов, за три часа перелёта меня остановила. Уже находясь здесь в Норрботтене, на севере Швеции, я узнаю, что простой перелёт до Парижа, обойдётся здесь всего лишь в сто десять евро, вот тут и думай и размышляй после этого.

Помню, как из Москвы я сделал последний звонок родственникам в Магнитку, трубочку взял старенький больной дядя Лёня, после моих традиционных слов прощания, он спокойно спросил меня: «Значит уезжаешь? А как же родина?» Я почувствовал, как комок горечи подступает к горлу и выпалил в сердцах: «Всё мои дорогие, больше не могу, где будет мне тепло и сытно, там и будет моя родина». Не было с его стороны, как я ожидал хулы, ругательств в мой адрес, он также мне спокойно пожелал: «Ну ладно, удачи тебе сынок, и всего хорошего». Но, как бы то ни было, час «Х» настал, в кулуарах адвокатского стола была тщательно проиграна моя легенда, создавалось впечатление тайной заброски агента, как в фильмах про шпионов. Мне посоветовали взять с собой багаж поменьше, чтобы при пересечении границы, у таможенников не создалось впечатление о моём желании подольше задержаться в краю викингов. Мой тур должен был начаться с берегов Невы.

В назначенный вечер я прибыл на вокзал, чтобы поездом добраться до Санкт-Петербурга, но видимо так спешил, что ещё в вагоне поезда метро ощутил свой пустой футляр мобильного телефона. Москва как бы не хотела меня отпускать, не полюбовавшись её красотами, я взял такси, и в течении часа, до гостиницы и обратно, мы быстренько прокрутили плёнку вечерних пейзажей столицы, благо хоть не забыл в зеркало посмотреть. Мы так спешили, что в поезд свой я попал чуть ли не на ходу.

Прибыв в Санкт-Петербург, мне предстояло почти сутки ждать начала моего рейса на автобусе в новое никуда. Побродив по Невскому проспекту, сфотографировав всё и вся, я удалился в вокзальную вотчину. Если Москва располагала к себе какой-то широтой, наверное, из-за обилия приезжих, то город Петра мне показался замкнутым на самом себе или я ошибаюсь?

Слоняясь без дела по вокзалу, я забрёл в небольшую каморку, где торговали крестиками, иконками и прочими церковными предметами, я задержался на выборе цепочки для своего нательного крестика. В тот момент в помещение зашёл человек явно церковного сана, это было видно по его одежде, по виду, благородная осанка, борода и о чём-то завёл разговор с продавщицей. Мы стояли друг к другу спиной, я продолжал рассматривать репродукции икон и прочей мелочи, как вдруг он повернулся, подошёл ко мне и протягивает в своей руке небольшую книгу церковного издания. Я спросил его: «Что это?» Это был православный молитвослов, он мне предложил купить его за сто рублей. Ни секунды не колеблясь, я вытащил деньги и отдал ему.

Он мне представился как инок Сергий, спросил, как меня зовут? Куда я направляюсь? Я ему сказал, что, наверное, надолго уезжаю из России. На что он мне ответил, что обязательно помолится за меня, за мою дорогу и вышел. Я ещё раз спросил у продавщицы: «Кто это и что ему было нужно?» Ему нужно было шестьсот рублей, чтобы срочно добраться до какого-то святого места. Я стремглав выбежал в вестибюль вокзала, на улицу, но инока уже и след простыл.

Уединившись на одной из скамеек вокзала, я повертел в руках замысловатую книжицу со страницами старославянского шрифта, подумав ненароком: «Ну надо же, на этом языке молился и разговаривал сам царь Николай, вся Россия» и засунул её в тугое вместилище своего багажа. Немного забегая вперёд, я хочу сказать о том, как мне этот молитвослов помог. Уже приехав сюда на место в Сэваст, я думал, что сойду с ума в окружении армянской, арабской, афганской, английской, шведской речи, их долгих часовых разговоров.

Армянин, с которым я жил в одной комнате, осатанев без своей семьи, совсем перестал понимать меня, готовый сорваться на меня с кулаками, с русским матом в мой адрес. Надо было сдержаться, во что бы то ни стало сдержаться, по всему было видно, что нас русских шведы здесь не очень-то жалуют. Я стал читать молитвы, и вокруг меня образовалось какое-то невидимое подсознание уюта. Отправляясь в дорогу, всё было как нельзя кстати – в одной из телепередач, я узнал, что в Европе уже пятьдесят миллионов мусульман, приехав сюда, я наглядно в этом убедился. Это может означать лишь одно, что люди заранее расписались в своём бессилии что-либо сделать в своих странах, и вряд ли из них получатся полноценные граждане ввиду их противоречивой религии. Даже из их детей и внуков, которые вряд ли впишутся в локомотив европейской демократии. Извините господа, но эти строки навеяны скорбью и негодованием от тех зверств, происходящих в моей инфантильной стране.

Но это будет потом, всё будет потом, а сейчас, получив свои документы с прокламациями, путёвку в предстоящий тур, я мирно спал в тёплом уютном автобусе. Подъехав к финской границе, нас разбудили, мы вышли под дождь, пройдя в вестибюль финской таможни. Все мои опасения насчёт размера багажа оказались напрасными, он как лежал в багажном отсеке автобуса, так там и оставался, всё закончилось двумя взглядами на меня и одним проверяющим взглядом на мой паспорт. Я тогда подумал: «Ну, надо же, как у них всё просто, хоть наркотики вези».

Не было сутолоки машин, людей, просто лил дождь, обыкновенный осенний дождь, прорезая темноту и гвоздя пространство уже не российской, а финской земли. Накинув на себя капюшон, я посмотрел в сторону России, пытаясь сквозь частокол дождя рассмотреть хоть какие-нибудь вкрапления освещения жилья, но тщетно, там была темнота.

Рано утром, въехав в пасмурный Хельсинки, я наделал снимков зданий, символизирующих финскую столицу вместе с обгаженным птицами памятником Александру третьему. Потом наш автобус остановился возле какой-то площади, после чего наш гид – женщина с лицом домохозяйки – любезно предложила нам поехать в столичный музей животных океана. Но для тех, кто не хочет туда ехать, разрешено было просто походить по городу, полюбоваться видом западной архитектуры финской столицы.

Было оговорено ранее в беседах с адвокатом, что по приезду в Хельсинки я должен был во что бы то ни стало связаться со своим оппонентом в Стокгольме, чтобы меня встретили и передали миграционным властям Швеции. На всё про всё, мне отводилось целых пять часов, и как нам объяснила наш гид, потом они заедут за нами и уже все вместе мы поедем в город Турку, на паромную переправу уже дальше в Швецию.

Внезапно выглянуло солнышко и мне стало нестерпимо жарко даже под пронизывающим северным ветром. В багажном отсеке автобуса я откопал среди вороха таких же туго набитых чемоданов и сумок свой багаж. В момент, когда я упаковывал свою куртку в свою непомерно раздутую сумку, ко мне подошла гид, взглянув на мою сумку, предназначенную для трёх дней путешествия и на меня, произнесла: «Ты хоть обратно то, вернёшься?» Я тоже посмотрел на неё, но отведя взгляд в сторону, сказал: «Да как же не вернуться то, конечно вернусь».

В момент, когда отчаливал мой автобус, на площадь въезжало ещё два таких же огромных лайнера – автобусы с туристами из России. Люди вышли из них, греясь под лучами скупого осеннего солнца, проминаясь из стороны в сторону, глазея по сторонам и фотографируя окрестности. Ко мне подошла весьма приятная молодая особа и на английском языке, правда, пару раз чертыхнувшись на русском, спросила: «Где, как и откуда можно позвонить?»

Ангельское личико, вид и голосок этой юной леди сразу привлекло моё внимание, картину моего созерцания портило то, что она постоянно подтягивала свои сползающие штаны, мило улыбаясь при этом. – Вы знаете милая барышня, у меня ведь та же проблема, быть может, мы найдем её решение вон в той небольшой избушке? Обрадовавшись, что я тоже русский и звонко рассмеявшись, она смело взяла меня за руку, и мы проследовали в рядом стоящую избушку. Избушкой оказался огромный светлый зал автовокзала, там я поменял немного евро на шведские кроны, поговорил по телефону на русском языке со Стокгольмом, где на следующее утро мне предстояла встреча со своей новой родиной.

В отличие от неё, уединившись по разным телефонным точкам, где она просто возможно оповещала своих родственников о своём приезде в Финляндию, в моей же голове гнездился грандиозный план пилигрима, разглашать который я не имел права никому. Выйдя из здания автовокзала, я увидел пустую площадь, без её автобусов, они тоже, оказывается, поехали смотреть морские рептилии. У неё был просто недельный тур по Финляндии, с забронированной гостиницей и прочими созерцательными мероприятиями. Боже мой, я наконец обратил внимание на её вид, на её сползающие то и дело штаны, под которыми даже и намёка не было на нижнее бельё, а нам предстояло ведь побыть в общении около пяти часов.

Мы начали бесцельно бродить по улицам этого огромного, незнакомого, стеклянного города, башенок с флюгерами, как в старых детских фильмах, чистые извилистые улочки которого уводили куда-то и в никуда. Заходили в магазины, бутики, обратив внимание на то, что финны таращатся на её зад, я с отеческой заботой то отставал от неё, прикрывая своим видом, то ради приличия забегал вперёд, поддерживая разговор.

Мы зашли в небольшое кафе. Швыряя на прилавок мелочь в евро как советские копейки, я накормил её и наелся сам заграничных буржуйских пирожных, кофе, соков. Рассказав ей множество дежурных анекдотов и небылиц, от дразнящего её смеха, я почувствовал, что воспаляюсь к ней сам, подумать только она мне годилась в дочери. Она тоже почувствовала моё состояние, мы буквально выбежали из кафе, налетевший ветер бросил нам в лицо неизвестно откуда взявшиеся разноцветные листья, я осмотрелся вокруг, рядом был какой-то парк.

Мы весело приземлились на одну из скамеек. Всё ещё пытаясь справиться с собой, я решил спрятаться за одной из своих догм, рассказав ей свои предположения о современной молодёжной моде носить приспущенные штаны. В игровой форме, мелькая перед её глазами, я рассказал ей, что очевидно в одной из молодёжных тусовок негров или продвинутых реперов кому-то вздумалось посидеть в туалете. Сделав своё дело, облегчившись от непомерного груза, этот кто-то не обнаружил вокруг себя ни клочка туалетной бумаги, слегка приодев штаны, чтобы их не запачкать этот кто-то вышел в таком виде за помощью к своим друзьям. Вау, что тут началось, клёво, cool, разнеслось по всему земному шарику. А поскольку все родные, да настоящие папки, давно вымерли как динозавры, вот и ходит молодёжь, показывая свои попки своим полуродителям.

Всё то время, что я жестикулировал перед ней, она смеялась своим звонким, чистым смехом, потом я сел рядом, обнял её за плечи, она вся подалась ко мне, спрятав своё личико у меня на груди, потом, посмотрев мне в глаза, сказала: «Просто резинка ослабла». И добавила: «Ты будешь моим папкой?» Волна нахлынувших на нас чувств, сплело нас в единое объятие, уходила под ноги земля, задыхаясь от чувств, я прошептал ей: «Да родная, конечно, буду».

Я чувствовал каждый стук её сердца, каждый трепет её тела, боже мой, со мной, наверное, сто лет не было такого, будя канонадой любви всё моё мужское естество. «Нет, нет, только не здесь, давай куда-нибудь, уйдём». – «Но куда же, куда? Лапушка моя, чадушка». Я вспомнил, что при подъезде к площади я видел узкую полоску моря, а море это всегда пляжи, раздевалки, домики под крышей, порт, в конце концов, с брошенными лодками и старыми яхтами.

Она прижалась ко мне, плача у меня на груди: «Я знаю, знаю, что мы больше не увидимся никогда». Я успокаивал её, но меня самого сотрясали рыдания: «Ну что ты родная, когда-нибудь я напишу книгу о нашей с тобой большой и чистой любви, и мы встретимся, её прочитают даже наши внуки и будут гордиться нами».

Усталые, мы, наконец, выбрались из плена улиц, к заветной площади, на которой уже стояли наши автобусы. Простившись, она зачем-то сказала мне, что будет меня ждать, сев у окна, я видел, как просветлело её личико, как солнышко заиграло в её волосах. В тот миг я совсем потерял чувство реальности, вспомнив, что даже жена мне не говорила таких слов прощания, память отнесла меня к тем далёким годам архангельской любви, наверное, только женщины поморских селений могли так проникновенно убеждать и говорить об этом.

Её автобус тронулся, я тупо помахал ей на прощание, оставшись наедине со своими мыслями. Я подумал, что всё-таки часть своей жизни я растратил напрасно в своих скитаниях по морям, на огородных грядках, да никчёмного строительства. И то, что я оказался здесь, ещё совсем не ясно, чем это обернётся? Наказанием или наградой? Чуть поодаль от меня, стояла небольшая группа мужчин, я даже слышал обрывки их разговоров, разговор шёл о Финляндии, что в финском языке присутствует пятнадцать падежей и прочие сусальные подробности. От них отделился и подошёл ко мне эдакий мужичёк бодрого вида в очках, в руках у него был путеводитель по Финляндии и произнёс: «Если финская женщина захочет пригласить вас к себе в баню, то вы уж не отказывайтесь, здесь так принято». Я посмотрел на него как на идиота, крепко по-морскому выругался и сказал: «Ну, причём здесь Финляндия, если я еду в Швецию». – «Так вы оказывается с нами?» Он посмотрел вдаль ушедшему автобусу и понял всю несуразность момента, промолвил: «Извините, я не знал». Я сел в свой автобус и до самого Турку, засыпая и просыпаясь, вспоминал вчерашний дождь, сегодняшнюю любовь, что поделать, если иногда приходится кое-чему в этой жизни придавать значение и делать выводы.

Заканчиваю писать, а за окном тихий светлый полярный вечер, временами кажется, что солнышко едва спряталось за верхушки деревьев, чтобы немного передохнув, опять появиться на своём вселенском небосклоне. Где-то далеко послышалась мелодия машины, которая доставляет прямо на дом мороженое, а мороженое это всегда несомненный атрибут, символ счастья. Я представил себе, как много поколений людей этого народа связано с этим маленьким жестом доброй воли и счастья. God Kväll och God Natt på dig, Sverige, добрый вечер и спокойной ночи тебе Швеция.

P.S.

Россия

Видно её славу пером придётся здесь стяжать,

Что проку в том, чтобы глаза на всё нам закрывать,

Да скользкою улиткою молчать.

Это сейчас во мне дымятся строчки,

Как с рога изобилия стекаются стихи,

И думал я что проживу по барски,

Расставив на пороге свои холопьи сапоги.

Меня подчас такая оторопь берёт,

Смотря в глаза людей культуры и экрана,

Что всё равно всё стерпит наш народ,

И в этом помогать ему не надо.

У Николаевской России, понятно всем

Печальный был исход,

Когда сатрапы, звери злые

Вели тебя на эшафот.

Почти сто лет стоит на эшафоте

Судилищ, тупости, чиновничьей хулы,

Пустокарманная Россия, вся в нитках

Нефти, газа и собственной беды

Когда в далёкой от меня Магнитке,

Опять я вижу строятся дворцы,

А сталевар страны Великой,

Стоит понурив голову в объятиях нищеты,

Когда же Государь – Новосибирск,

Заговорит китайским словом,

Я призову на помощь всех святых,

Чтобы освятить мечи, кольчугу Ратиборам.

Так строй же наконец Россия,

Сибирский нефтегазоперегонный аппарат,

Но слышен только звон там погребальный,

Да топоры осатанело по тайге стучат.

Едва промолвить мы успели – рабству нет,

Как вдруг лицом упали в интернациональный винегрет,

И под аккорды собственного пьянства,

Попали в эру советского гражданства.

Построив, наконец, индустриальное пространство,

Для граждан тёплых уголков,

Потом клялись они нам в братстве,

Аж, до скончания веков.

Сейчас мы слышим лишь проклятья,

С долин их гор и кишлаков.

И оказался русский дух и наша добродетель,

В плену исламских их веков,

Конечно, на фронтах войны

Вы тоже погибали вместе с нами,

Откуда же сейчас вас столько набралось,

Желающих над нами водрузить

Своей победы знамя.

В итоге рок судьбы раскрыл все карты мира

И с радостью вселились внуки сатаны

В сынах почтенного Эмира.

Когда у человека нормально всё с мозгами,

То не нужны ему ни мышцы, ни татами.

Но Путин – Феликсушка наш,

Кем наш народ так быстро возгордился,

Как ёжиков пушистых долго водил нас за нос,

Водил, водил и сам вдруг заблудился.

Рисуя в красках нам пейзажи солнечных сюжетов,

А получилось на холсте

Дерьмо своих непонятых пиар – проектов.

Подишь второй разок, он приезжает к нам в Магнитку,

Нажать столь историческую кнопку.

И что за моду взяли нынешние братовары,

Копировать Адольфа – строителя немецких автобанов.

Я знаю, что через года чудовищной ошибкой

Станет нам строительство такого пятитысячного стана,

Не лучше ли самой Европе ставить города,

В глуши сибирских рек,

У стойбища шаманов?

А президент наш коротышка – золотник никчёмный,

Перед компьютером, свой коротая век,

Всё задаёт вопрос: «Что делать?» неуёмно.

Чем опечален ты, наш русский человек?

Ему молитвы утреннiя бы читать,

Во славу и спасение Руси,

Но клавиш ряд и монитора стать,

Ему милее, чем наш Господь на небеси.

Аналоговых окон жуткий блеск мерцанья,

В плену бредовых собственных идей,

Он у своей отчизны просит на закланье,

Добавить всем нам больше скоростей.

Дороговизне жизни потакая,

На радость всем олигархическим умам,

Россия стала образом сарая,

Куда сгружают весь ненужный хлам.

В разгульной вольности сметая всё,

Включая и великие творенья,

Мы сами превращаемся в ничто,

В размазанное и развеянное в поле семя.

Предполагалось быть тебе

Кормилицей других народов,

А стала ты на деле тюремною баландой

Своих же миллионов.

И отворил мой обезумевший народ темницы тюрем,

И повалил оттуда сатанинский сброд,

Меняя удаль русской тройки,

На чёрный бумер

Грустнее нет главы в моём сюжете,

И горестней написанных мной раньше строк

Когда стопы мои на ветер, стал разворачивать

Сам Бог.

Крамольных строчек ряд,

Сплетает стих мой вереницей.

О дай мне Творче больше разума палат,

И до судилищ мимо твоих врат

Не опустится.

Основное правило гласит: лицам, ищущим шведского вида на жительство по причине воссоединения семьи, может быть отказано, если отношения прекращаются до истечения двухлетнего срока совместного проживания. Исключение может быть сделано, если женщина подвергаются насилию или другим нарушениям своих прав. Закон предъявляет при этом и иные требования: отношения должны быть серьезными, продолжительными, а насилие достаточно тяжким.

Ежегодно около 500 женщин, оказавшихся в такой ситуации, ищут помощи по телефонам горячей линии.

По статистическим данным шведского Государственного ведомства миграции, собранным по поручению правительства страны, в прошлом году в таких случаях было предоставлено 27 видов на жительство, 10 женщин - 27% - получили отказы.

- Я не могу ответить на вопрос, дали ли мы точное определение, что является более серьезным насильственным действием, а что менее серьезным, - сказал в интервью нашим коллегам службы новостей SR International Йенни Хальберг/Jenny Hallberg и Анне Нелл-Флорен/Anna Nell Florén юрист Миграционного ведомства Хокан Юнссон. - Каждое дело рассматривается в индивидуальном порядке. И отказ можно обжаловать в Миграционном суде и в апелляционном Миграционном суде. Это они, в конечном итоге, создают прецеденты.

- 30 лет назад начались в Швеции дискуссии о женщинах-жертвах насилия. Произошли какие-то косметические изменения. Но никто никогда не предложил отменить правило о двухлетнем минимуме совместного проживания, или внес какие-либо реальные изменения с тем, чтобы иностранные женщины получили в Швеции прибежище, - сказала в интервью нашим коллегам Бернадита Нунес, возглавляющая горячую женскую линию Terrafem.